— Почему? — я смогла отыскать свой голос, или скрипучую версию его.
Мне отчаянно нужен был его ответ. Как могла я, та, что делала правильно только одно — убегала, быть достойной знака силы?
— Он сказал, что это не награда за прошлые решения... Это напоминание о том, что в тебе есть сила в следующий раз сделать другой выбор.
С упрямым усилием я боролась с раздувающимся шаром эмоций, не в силах подавить их, сумев лишь проглотить благодарные слезы ради своей гордости. Я решила, что все под контролем. Открыв рот, чтобы поблагодарить этих людей, я услышала лишь шипение, заполнившее горло, словно только что открытое шампанское. Я закашлялась, почти подавившись от усилий и надеясь, что мои мокрые глаза скажут то, что я не могла.
— Не то, чтобы я не была в восторге видеть вас, ребята, — выговорила я, плывя в сторону более мелких вод, — но что привело вас из Шарлотты в Гринсборо?
— Ну, кто-то же должен был доставить тебе твой подарок. Летом ты слиняла от нас раньше, чем мы опомнились. И не все здесь настолько несносны, чтобы оставлять обязательства невыполненными, — отбрила меня Маделин, не упустив шанс вогнать шпильку.
Я снисходительно улыбнулась ее пассивному настроению, но оно меня не обмануло ни на секунду. Девушка отклонилась от своего маршрута, чтобы навестить меня. Это было искреннее выражение дружбы. Самый лучший признак истинных человеческих эмоций, что я когда-либо от нее получала.
Самым краешком глаза я заметила Френ, сияющую, словно гордая мать, чей ребенок только-только сделал первые шаги. Она яростно вытирала свои шоколадные глаза, зная так же, как и я, что лучше держать Маделин в неведении по поводу ее собственного эмоционального роста.
— Мне нужно вернуться в номер до того, как Мария проснется... Этот мелкий кошмарик на взводе от того, что едет со мной в Австралию, и спит только с двух часовыми интервалами. Она всерьез уверена, что мы будем жить у брата принцессы русалочки, — Френ остановилась, пряча недавнюю радость за заливистым смехом. — Пошлю Альфреда за машиной. Уверена, тебе завтра на учебу, Эдли.
Девушка снова обняла меня, всколыхнув в моей душе грустные воспоминания о чем-то материнском. В этот раз я задержала ее в объятиях немного дольше, чем следовало. Маделин проводила нас к двери. Альфред маячил сразу за дверью, воплощая собой пример идеального телохранителя.
И сейчас, когда мы четверо собрались вместе, несомненно, в последний раз, я в изумлении затрясла головой. До меня только сейчас дошло, что я должна была рассмотреть несколько месяцев назад.
Наперекор всем странностям, в самом неподходящем месте из всех возможных, я неосознанно нашла трех настоящих друзей.
Впрочем, это озарение не принесло покоя. Не смотря ни на что, зияющая дыра по имени Деклан в моей груди, казалось, увеличилась вдвое.
Я снова нашла любовь, но даже это тепло не могло растопить холод, сковавший мое сердце.
Сидя в машине с Альфредом, я чувствовала, как мои руки тряслись от внутреннего беспокойства и молчания. Мне нечего было сказать, и спрашивать о чем-то я не хотела. Раздражение Деклана как-то связано со мной? Какие-то поврежденные части меня хотели, чтобы так и было. Я знала, что он заботился обо мне, а также была уверена, что для него это мимолетное увлечение. Надо быть извращенцем, чтобы радоваться мысли о том, что мой уход все еще причиняет ему боль, но я приняла ту возможность, что была не единственной, кто страдал в агонии от тоски.
В рассеянности я дотянулась до амулета Альфреда, крюка из рыбьей кости, проводя по нему своей ладонью и наслаждаясь отвлекающей щекоткой. Браслет звенел, покачиваясь от моих нервных движений. Альфред многозначительно взглянул на меня, раздраженный моей нервозностью.
— Ты знаешь, Маделин была права, — я ворочала его амулет снова и снова, любуясь тем, как он сверкает из-за огней машин на шоссе. — Я не заслуживаю этого... Я трусиха. И это никогда не изменится.
Мужчина даже не моргнул и был сфокусирован исключительно на дороге. Я уже сдалась, осознав, что Ал не ответит, когда он, наконец-то, заговорил. Знакомые грубые нотки прорезали его глубокий голос.
— Я когда-нибудь говорил, что был усыновлен?
Я была так шокирована, что не могла даже бросить взгляд, означающий «когда ты вообще что-нибудь мне говорил?». Я все еще была ошарашена.
— Меня забрали из больницы приемные родители. И я никогда не жил со своей родной матерью, — продолжил он.
— Ты ненавидишь ее — родную мать? — у меня вырвался тот же вопрос, который преследовал меня каждый день.
Альфред покачал головой.
— Моя мать провела всю свою жизнь, думая, что совершила ошибку. Ее сожаление поглощало ее. Это было все, о чем она могла думать. Ее одержимость толкала ее к неразумному. Она постоянно волновалась за меня, убежденная, что приемная семья плохо обращается со мной, или что я думал, что она меня не любит. Я встретил ее, когда мне было двадцать, и она рассказала, как проводила каждый момент после моего рождения, справляясь с последствиями ее решения.
— Но ты знал, что она любила тебя тогда, — я на подсознательном уровне почувствовала, что нужно защитить женщину, которую никогда не встречала. — Ты не должен думать, что она просто бросила тебя, не задумываясь ни на секунду.
— Да. Любые незначительные переживания стерлись из сознания, но это не заставило меня почувствовать себя лучше. Всё то время я взрослел, веселился, создавал воспоминания, любил своих родителей, а она застряла в прошлом и не могла выбраться... Все встречи с ней вызывали у меня чувства вины и жалости. Даже с тех пор, как я узнал, что был усыновлен, эта мысль все еще крутилась в моей голове — была какая-то другая, более важная цель, чтобы устроить этот беспорядок. Смотря на нее, то как она запряталась в свою раковину, я не чувствовал любви к ней. Я чувствовал себя бесполезным.