— Стоп! — прокричала Джорджия Торрес, прерывая съемку сцены, которую снимали сейчас под светом кучи ламп и микрофонов.
Я не испугалась, как это было первые двадцать семь раз, когда режиссер так делала. Где-то на пятнадцатом крике, я привыкла к ее хриплому голосу, выкрикивавшему команды. Тусклая игра Маделин требовала многих разочарованных «Стоп!». Она была неуклюжей и сухой, убивала моменты и качество каждого кадра, и не имело значения, насколько потрясающей при этом была игра других актеров. Я мало знала или даже совсем ничего не знала о процессе съемки фильмов, но вибрации обиды вокруг меня явно давали понять, что подобное не является нормой.
Джорджия была полненькой маленькой леди с копной вьющихся волос, которые были темно-каштановыми там, где седина еще не проявилась. Ей не могло быть больше пятидесяти, и если не обращать внимания на ее волосы, больше не было никаких признаков ее возраста. Лицо женщины было гладким, абсолютно без всяких морщинок. К тому же, у нее была душа двадцатипятилетней девушки, которая идет в ногу со всеми молодыми актерами, одновременно управляя ими также безжалостно, как мастер на буровой.
Она поднялась со своего режиссерского кресла, провальсировала к площадке и с жестким выражением лица встала перед Маделин.
Сцена была преобразована в причудливую ванную. Каждый миллиметр свободного места — все необходимые атрибуты типа душа, унитаза и раковины увенчанной прямоугольным зеркалом.
После того, как я почти полдня наблюдала, как Маделин с трудом продирается через простенький монолог, и, воспользовавшись некоторыми подсказками, пришла к выводу, что ванная смоделирована на манер убогой комнатки в общаге, которую Кэм и мой брат Томас делили в Дьюке.
Когда мне было семнадцать, стоя в той ванной, я приняла единственное и самое судьбоносное решение в своей молодой жизни. Мне было тяжело смотреть на эту сцену, вызвавшую у меня воспоминания о реальных событиях. Я ощущала отчуждение. Маделин, может быть, и способна произносить слова, написанные в сценарии, и морщить свое миленькое личико, изображая пережитые мной эмоции, но в этом не было никаких связей с реальностью.
Она старше, чем я была тогда, но даже без этого все выглядит так, словно девушка притворяется маленькой девочкой.
— Ты немного... холодна, — мягко проговорила Джорджия, но ее природный сильный голос с легкостью был слышен повсюду. — Ты все еще работаешь со своим преподавателем актерского мастерства?
Весь актерский состав и команда делали то же самое, что и я — внимательно слушали, пытаясь при этом притвориться, что занимаются другими делами. Я была просто счастлива оттого, что хоть раз внимание Маделин направлено на кого-то другого. Это был один из редких моментов, когда я действительно смотрела на нее, в отличие от всего остального времени, когда я делала все что в моих силах, чтобы избегать находиться с ней в одной комнате.
— Да, — ответила Маделин с пустой уверенностью. Свирепое выражение делало ее зеленые глаза непроницаемыми, усиливая пылающий изумрудный оттенок.
Это был первый раз, когда я смотрела на красотку-старлетку и думала о чем-то помимо хищника. Она выглядела как подросток, некто, кто старается изо всех сил, и ей все равно ничего не удается. Это смягчило ее, и я ощутила с ней своеобразную мелкую, ничего не значащую связь.
— Я не знаю, что еще мне сделать, Маделин, — сказала режиссер с тяжелым, глубоким вздохом. — Мы должны выдать сегодня хоть что-то полезное. Студия вцепилась в мою задницу по поводу графика... А у меня такое впечатление, что ты ощущаешь связь с Эдли не намного больше, чем было три недели назад.
Не имело значения, сколько раз мое имя произносилось на съемочной площадке, это все равно вызывало толчки в моем желудке. Каждый раз после этого у меня включался режим «дерись или убегай», и я была хорошо осведомлена, к какому варианту я обычно склонялась. Инстинктивно сделав шаг назад, я врезалась прямиком в чье-то твердое тело, подкравшееся ко мне, пока я подслушивала.
— Ну, и куда же ты собралась?
Сильные руки схватили меня, удерживая тело на месте, так что мне пришлось оставаться лицом к лицу с Маделин и Джорджией. Его голос был пронизан сладким тоном, которым он разговаривал на камеру, и звук коснулся моего уха, пока Деклан произносил эти слова с едва скрываемым раздражением.
Его гнев не удивил меня. Когда речь заходила обо мне, Деклан Дэвис похоже, не испытывал иных эмоций, кроме мрачных. Ему нравилось ходить нахмуренным. Он делал это постоянно, как в тот раз, когда обнаружил, что я скрываюсь по случайным местам при приближении Маделин; или когда я застукала его за подсматриванием за мной и Кэмом, в один из тех редких моментов, когда великий писатель почтил нас своим присутствием.
— Это совершенно не твое дело, — резко ответила я. Доставить ему удовольствие, попытавшись вырваться из его хватки, даже не рассматривалось как вариант, но, несмотря на желания, мое тело рефлекторно шевельнулось, словно проверяя границы.
— Дело? — тихо выдохнул он мне на ухо. Его голос был приглушен, а мы стояли отдельно, как все остальные люди на площадке наблюдали за болезненным обменом репликами между актрисой и режиссером. – Забавно, что ты об этом упомянула. Потому что я хотел поговорить с тобой именно о делах. Разве не твоя работа помогать ей? Я предполагал, что это единственная причина, по которой ты здесь находишься.
Теперь даже гордость не спасла меня от попытки вырваться на свободу, и я неуклюже развернувшись, посмотрела на него с жаром, который поднимался в моей груди.